Диомед, сын Тидея - Страница 63

Она смеется, подходит ближе. Негромко звенят браслеты.

– Тогда я вызову тебя на бой, воин! Начну войну без предупреждения, без посольств и гонцов, войну страшную, безжалостную. На бой, воин, на сильный бой! А я тебе не уступлю, не дрогну, спины не покажу! Если ты муж – атакуй с фронта, нападай с жаром, отражай удары и к смерти готов будь. Потому что сегодняшняя битва – без пощады!

– Нанесла ты удар прямо в грудь, – улыбаюсь я в ответ. – Да только я боец сильный, боя не боюсь, вызов твой принимаю и удары твои отобью! Зовут меня копьеносцем, вот и попробуешь ты моего копья, и поражу я тебя за дерзость твою тем копьем не раз и не два. Будешь о жизни молить, но копье мое жалости не ведает, и ты ее не отведаешь, а отведаешь иного!

Смеется Амикла. Падает критское платье на покрывало. Сползает тяжелое ожерелье с тонкой шеи...

– Не нужен мне доспех, чтобы сражаться с тобой, копьеносец! Рази, да знай, что, обессилевший, на землю упадешь, пощады запросишь, потому что копьецо твое маленькое, копьецо твое кривенькое, а я боя не боюсь, насквозь воткнешь – не испугаюсь... Рази!

Показалось или нет, но блеснуло перед глазами не золото критское – серебро. И словно дальний ветер лесной – налетел, унес меня, развеял туманом над ночной поляной...

«...Одна несравненная дева желаннее всех для меня, та, что блистает под стать Новогодней звезде в начале счастливого года. Лучится ее красота, и светится кожа ее...»

– Что с тобой, Амикла? Ведь все хорошо! Все хорошо!

– Все хорошо, господин мой Диомед. Хорошо, что ты смог увидеть меня. Все-таки смог! Но я – раба Киприды, беглая раба! А боги мстят.

– Боги? Но ведь Киприда – это Любовь! Она – добрая! А твоего жреца я куплю вместе с храмом. Он тебе руки лизать станет!

– Жреца купишь, волю богини – нет. Боги не бывают добрыми, они мстят, они не прощают. Но мне уже все равно, мой Диомед, все равно. Ты тут, ты во мне... За это – не жалко. Пусть накажут, пусть убьют!..

«...Горделивая шея у нее над сверкающей грудью. Кудри ее – лазурит неподдельный. Золота лучше – округлые руки ее. С венчиком лотоса могут сравниться пальцы...»

А когда она заснула, я все лежал, руки за голову закинув, слушал, как она дышит (быстро-быстро!), и все думал, думал... А мне-то что надо? Что мне еще нужно? Родина, дом, друзья, Амикла...

Чего еще желать?

Мы лежали рядом, она уткнулась в мое плечо, а я вдруг вспомнил совсем другое, забытое. Тогда, десять лет назад, когда папа был жив, и все были живы...

...Ветер в ушах – прохладный, пахнущий близким морем. Бежать легко, тропинка ведет вниз, под гору, луна уже взошла – хорошо!

Вниз, вниз, мимо вековых платанов, мимо полуразрушенных алтарей, где уже давно не приносят жертвы, мимо темной пещеры, мимо старых уродливых камней, которые кто-то вкопал прямо в землю... Дальше, дальше!

Бежать легко, мы оба хорошо бегаем, только ветер свистит, только Селена-Луна с небес смотрит......Почему мне вдруг кажется, что лучше уже не будет ? Что добрые боги послали эту ночь...

Добрые боги послали эту ночь...

АНТИСТРОФА-II

Никогда еще не сидел на троне. Не сидел, да и не собирался. Даже если трон – и не трон вовсе, а несколько холодных камней, и такая же холодная плита за спиной.

Но все-таки – трон. Сейчас он – настоящий. Как и фарос, как и венец на голове, и золотой жезл.

Мертвая желтая трава, костры, слева и справа – молчаливые куреты...

– Я, Амфилох Амифаонид, сын Амфиарая Вещего, прошу у тебя, богоравный Диомед сын Тидея, наследник Калидонский, защиты и милости...

Амфилох Щербатый падает на колени, склоняет голову. Хочется вскочить, схватить за плечи, поднять...

Нельзя!

Можно лишь брови насупить, плечи расправить.

– Радуйся, брат мой, Амфилох Амфиарид! Радуйся – И в благоволении нашем уверен будь. Моя земля – крепость, и в той крепости найдешь ты покой и защиту...

Дядя Андремон рядом сидит, тоже в венце, тоже с жезлом кивает, и Фоас кивает, а Щербатый все так и стоит на коленях.

– Поднимите его, – повелеваю я. – Поднимите и окажите милость...

Жезл в правой руке свинцовым кажется. Впрочем, золото, говорят, тяжелее свинца...

– Она... Она долго умирала, Тидид! Он окна все камнем заложил, дверь заложил, только окошко возле дверцы оставил. И каждый день приходил – слушать, как она умирает. А она... Она только воды просила, воды глоток, всего один глоток! Тогда дожди шли, вода сквозь камни сочилась, она камни лизать пыталась...

Плачет Амфилох, Амфилох Щербатый. Плачет, кулаком слезы вытирает. И мне не по себе. Тети Эрифилы, его мамы, больше нет...

– А она все жила, Тидид, все не умирала. Ей служанка кувшин воды передала – в окошко просунула, и лепешку передала... А он каждый день приходил, слушал, ждал потом приказал камни раскидать, взял меч...

Плачет Щербатый...

– А мама все еще жива была, Тидид! Все не умирала. И плакала... Кровь по лицу льется, а она плачет. Он маму приказал у ворот бросить, стражу поставил, чтобы мы похоронить ее не смогли. Она долго лежала, черная стала, птицы глаза выклевали...

Заячья Губа отомстил матери. Запер, морил голодом, но не дождался – перерезал горло...

Как бы ты ни провинилась, тетя Эрифила, что бы ни сделала...

За что же тебя так?

– А потом объявить велел, что мама убить его хотела. И что тогда, десять лет назад, она нарочно отца погубила, за ожерелье, которое ей дядя Полиник дал. И что все в Аргосе праздновать должны мамину смерть, и жертвы богам принести...

Щербатый бежал. Бежал, за ним гнались, стрелы вдогон пускали.

Ушел!..

– Тидид! Ты... Ты внук дяди Адраста! Ты – последний! Кроме тебя – никого больше, понимаешь? Мы все... Все тебя ждем. Приходи! Возвращайся!