Диомед, сын Тидея - Страница 48

– Дядя, а кто самый сильный на море?

Меня учили воевать с пяти лет – копью, мечу, луку. И колеснице учили, и как строить фалангу тоже. Но о море я почти ничего не знаю – как в ту ночь, когда мы с Капанидом ловили гидру. А ведь на море – своя война. Для большого боя – пентеконтеры и дипроры (те, что с двумя таранами), для высадки – кимбы, а еще есть эйксоры, гиппагоги...

Не упомнишь даже! А ежели воевать придется?

– Сильный? – Дядя качает головой, думает. – Самый сильный – это ванакт Кеми. Ему подчиняются сидонцы и басилеи Аласии – Кипра. Затем – Троя. Потом – пираты Лаэрта...

– Эти? – я осторожно киваю на мрачных перевозчиков.

– Эти, Тидид, – дядя Эгиалей негромко смеется. – Тихие они сегодня, правда? Но и над ними есть хозяин. Дом Мурашу из Баб-Или, не слыхал?

Не слыхал. Наверно, такие же, как и те торговцы, что в нам в Лерну иногда приплывают. Толстые, важные – и бороды, понятное дело, колечками...

– Когда-то это были обычные купцы, вроде сидонцев. А теперь наследники Мурашу сильнее любого ванакта – и у нас, и на востоке. Они дают серебро всем – Сидону, Трое, хеттийцам. У них хватит серебра, чтобы заполнить все моря кораблями. Даже Кеми не спорит с Домом Мурашу.

Туман клубится, подступает ближе, сыростью ползет под плащ...

Как мало я знаю! Хорошо, что ванактом станет дядя Эгиалей! Кто еще сможет править Аргосом после деда? Заячья Губа с его пеласгами? Мы с Капанидом? Смешно!

Дед умирает... Всю дорогу мы говорили о чем угодно – но не об этом. Не хочется даже думать, каково сейчас дяде Эгиалею, когда Адраст Талид, его отец, стоит на черном пороге Гадеса! Мне все-таки легче...

Люблю ли я деда? Ведь мы и виделись-то с ним только по праздникам!

– Эврисфей хочет царить не только в Апии, но и на Лиловом – Эгейском море. Но для этого ему придется сокрушить Трою.

– Подумаешь, Троя! – удивляюсь я. – Дядя Геракл ее с налета взял!

– И так же отдал, – улыбается дядя. – Самая большая ошибка Эврисфея! Этот недоумок посылал Геракла за львами, гидрами, Гесперидовыми яблоками – и проморгал Трою. Такие удачи не повторяются, Тидид. Троя – ключ! Нет, Троя – дверь на восток, к хеттийцам, Ассуру, Урартам, митанийцам, к Баб-Или. И пока эта дверь у Приама, Микены могут только топтаться в прихожей.

Дядя Эгиалей умолкает, зябко кутается в плащ. Вот и кончилось тепло! Скоро дожди...

И половина беотийских дорог станет непроходимыми! Даже для конницы, не говоря уже о колесницах. Но две все-таки остаются – те, что наметили мы с дядей. Правда, колесницы по ним все-таки не пройдут – увязнут.

А зачем нам колесницы?

...Много веков назад гиксосы подступили к границам Кеми, страны, где властвуют зверобоги. Великого Кеми чье войско не знало поражений. Еще не остыли трупы на поле у Ар-Магеддона, где Великий Дом, ванакт Кеми, сокрушил врагов. Кемийцы казались непобедимыми.

И тогда вожди гиксосов послали гонцов к ливийцам...

Туман густеет, берег Аркадии уже сгинул за спиной, а впереди тоже туман, и мне почему-то страшно...

– Я бы не отпускал тебя в Калидон, – дядя всматривается в серую пелену, качает головой. – Ну и утречко, как раз для высадки! Десять кораблей вперед, еще три – ко входу в залив... Ты мне, Тидид, в Аргосе нужен будешь. Отец никому не верит, поэтому сделал лавагетом меня. А мне кого назначить?

Если бы не туман, не сырость, пробирающая до костей, не страх, непонятный, нелепый, я бы уже смеялся. Да куда там смеялся – хохотал бы во все горло. Ну, шутник дядя! Лавагет Диомед!

Ха-ха!

– Мне только шестнадцать, дядя Эгиалей. И я чужой. Сын изгнанника.

Я не смеюсь, смеется дядя.

– Время идет, Тидид! Вот увидишь, к двадцати годам ты уже три войны выиграешь! А то, что ты чужак... Извини, а зачем мне какой-нибудь богоравный с кучей родни и стадами, которые требуется охранять нашим же войском? Да еще с правами на престол? Отец давно хотел разоружил все дружины гиппетов. Не успел – придется мне. Знать – самый опасный враг, Тидид! Опаснее Микен!..

Да, не быть мне ванактом! Я бы Капанида тут же лавагетом сделал. А ведь он – потомок Анаксагора! Набегут ее родичи-козопасы, затрясут бородами...

Фу ты! И думать не хочу!

И вдруг почудилось, что я вновь слышу голос деда – голос Таната Жестокосердного. «До седьмого колена, всех! Всех...»

Хвала богам – не ванакт. И не буду!

– Да и какой же ты чужак, Тидид? Это в Калидоне ты чужой. Боюсь, не все тебе будут там рады. И не только Ойней...

Вот уж точно! Кто бы спорил, а я не стану.

А серая пелена ползет, густеет, подступает... сомкнулась. Говорят, такой же туман стоит над Летой, и челн Харона так же бесшумно скользит к невидимому берегу – к Белому Утесу, к полям асфоделей...

Я закрыл глаза. Еще не хватало, чтобы дядя понял, как страшно будущему (ха-ха!) лавагету. Не думать! Не думать о море, о сером тумане, о черной воде, тихо плещущей рядом – только протяни руку. Лучше я буду думать о гиксосах, о том, как они здорово обманули ванакта Кеми. Они – на востоке, ливийцы – на западе. Два войска, и в Кеми не знали, откуда ждать удара. Пришлось посылать войска на все рубежи... и вот тут-то гиксосы и врезали! И боги со звериными головами не помогли!

А то, что у ливийцев войска было с воробьиный клюв – так у страха глаза велики. А ведь можно еще хитрее придумать. Микены наше войско не пропустят, а если и пропустят, то совсем немного – как раз с воробьиный клюв. Маленький такой клювик у маленького воробышка...

Открыл глаза – и вздрогнул. Ничего не видать! Дядя совсем рядом сидит, а все равно – не разберешь. Черная тень – не человек...

...И чего это я все время о воробьях этих дурацких думаю? Может, потому, что они не просто пичуги, они – птицы Психопомпа-Килления, стража душ, уходящих в Аид? Их тоже зовут психопомпами...